Читать книгу "Мастерская кукол  - Элизабет МакНилл"

Эти слова так сильно взволновали Айрис, что ей пришлось опуститься на стул и подсунуть под себя руки, чтобы он не видел, как они дрожат. К счастью, Луис ничего не заметил.

– Придвигайтесь поближе! – велел он, махнув ей рукой. – Я знаю, что вам пора возвращаться в вашу дурацкую лавку, но я обещал учить вас живописи и сдержу слово. Не волнуйтесь, наш первый урок будет недолгим. Смотрите… – С этими словами Луис поставил на стол одно из зеркал, предварительно сняв его со стены. Оно оказалось с выпуклым стеклом, и Айрис, поглядев в него, увидела, что в нем отражается чуть не вся студия, которая, при всем своем беспорядке и хаосе, показалась ей образчиком новой, еще неиспробованной жизни.

– Иногда я просто ненавижу эти зеркала, – сказал Луис. – Когда я гляжу в них, мне кажется, будто там, за стеклом, я вижу своего близнеца, изуродованного какой-то страшной болезнью. Но когда я пишу, выпуклое зеркало помогает мне увидеть мою натуру как бы в нескольких измерениях сразу. Согласен, это немного похоже на колдовство, но ведь живопись и есть не что иное, как самое настоящее чудо.

– Ох!..

Его голос зазвучал немного иначе, и Айрис показалось – она видит в нем мягкость и мечтательность, которых не замечала раньше.

– Вот одна из самых грубых ошибок, которую совершают практически все художники-любители, – сказал Луис. – Обратите внимание вот на эту впадинку под носом… Для передачи тени вы воспользовались розовой краской более темного оттенка, не так ли?..

Айрис посмотрела на свое отражение в зеркале. Их взгляды встретились, и она покраснела.

– Да, но…

– А теперь, смотрите внимательнее. На самом деле это не более темный телесный тон; тень у вас под носом складывается из синего, красного и желтоватого оттенков. То же касается и глаз. Они не просто зеленые – посмотрите внимательнее, и вы увидите, какой это глубокий цвет со множеством переливов, оттенков… Кроме того, ваши глаза отчасти затенены ресницами, и это тоже нужно учитывать.

Айрис моргнула.

– Вы не против, если я немного подправлю ваш набросок?

Она фыркнула. Надо же, он сказал не «дайте-ка я нарисую, как надо, поверх вашей мазни», а «немного подправлю»! Ей хотелось высмеять его, но еще больше Айрис хотелось научиться рисовать, поэтому она кивнула, и Луис тут же взял с полки коробку акварельных красок – великолепных красок в блестящих оловянных тюбиках! – развел немного берлинской лазури и одним взмахом кисти посадил два светло-голубых пятнышка у нее под носом и на подбородке. Еще немного поколдовав с красками, Луис парой движений углубил и оживил ее глаза на портрете, а под конец слегка поправил нос.

– Как… как вам удалось?.. – пробормотала Айрис. Она была совершенно потрясена совершенным им волшебством. Ей не верилось, что перед ней – тот же самый портрет, который она рисовала на протяжении многих ночей. Ее лицо стало гораздо более живым, не говоря уже об увеличившемся сходстве. Да, подумала она, это именно волшебство, а вовсе не «школа», как он выразился несколько ранее.

– Практика. – Луис слегка пожал плечами. – И должен заметить: у вас тоже появится возможность практиковаться, если вы согласитесь для меня позировать. Когда я не буду писать или делать с вас наброски, вы сможете работать самостоятельно, пользоваться моими красками и прочим. Я натяну для вас на подрамники несколько холстов и… освобожу вот этот стол. В конце каждого сеанса я буду давать вам уроки.

Айрис не ответила.

– Я также собираюсь научить вас работать маслом, и, если дело пойдет, вы сможете разместить какое-нибудь ваше полотно на летней выставке Академии в будущем году. Разумеется, обещать я не могу, но чем черт не шутит. – Он пожал плечами. – Живопись – это моя жизнь. Чем я буду заниматься, если не смогу писать?.. Я стану крысоловом, сборщиком костей, да кем угодно – это уже не будет иметь ни малейшего значения. Ха! Кто не пишет, тот не живет – именно так следует относиться к искусству. А в вас, помимо несомненных способностей, есть нечто, отвечающее принципам нашего братства… впрочем, сейчас речь не об этом. Сейчас речь идет только о том, какое решение вы примете, какой сделаете выбор.

Его маленькая речь привела Айрис в еще большее смятение. Стараясь отдалить момент, когда ей придется ему отказать, она снова оглядела мастерскую, а потом сказала:

– Не могли бы вы рассказать мне поподробнее о вас… о вашем братстве.

Луис кивнул и отошел к занавешенному тканью мольберту. Стоявший на нем холст был почти сплошь закрашен белым, если не считать образовывавших фон мазков краски, в которых Айрис узнала багряные листья девичьего винограда и благородную желтизну старого мрамора. Единственной законченной деталью было изображение голубки, влетавшей в намеченное несколькими штрихами окно: перья были выписаны во всех деталях и с большим мастерством. Глаза птицы, в которых преломлялся и блестел светло-голубой свет, и вовсе выглядели как живые, а в клюве она держала веточку оливы.

Центральное место на холсте занимали фигура стоящей женщины, данная, впрочем, одним контуром, и нарисованная еще более схематично фигура мужчины, который, опустившись на колено, целовал женщине руку.

– Милле будет позировать за Гижмара, – пояснил Луис. – На картине будет запечатлен тот самый момент, когда рыцарь спасает свою возлюбленную от Мерьядюка.

Значит, подумала Айрис, чтобы закончить картину, ему нужно только ее лицо!

– Наши живописные приемы существенно отличаются от всего, чему учат в Королевской академии. Мы используем более яркие краски, которые накладываются на сырой белый грунт, – продолжал художник. Айрис слушала его с напряженным вниманием и с не совсем понятной ей самой жадностью. Еще никогда ни один мужчина не разговаривал с ней так откровенно и так серьезно, и уж конечно, никто из мужчин никогда не обсуждал с нею столь серьезные вопросы. Луис говорил так, словно ни секунды не сомневался в ее способности понять его с полуслова, разобраться в его умопостроениях и проникнуть в замыслы. Он отлично знал, что ей недостает «школы», следовательно, она могла просто не знать каких-то специальных терминов, и тем не менее разговаривал с ней как с равной, а не как с ребенком. Больше всего Айрис сожалела о том, что не знает способа как-то сохранить его слова, чтобы впоследствии прослушать их еще раз и, быть может, лучше разобраться в сказанном, как следует подумать о том, чем он столь щедро с ней делился. Луис рассказывал о членах братства, о том, как они стремятся изображать природу такой, какова она есть в действительности, о том, что Джон Милле, самый младший из членов Академии за всю ее историю, подвергается гонениям и нападкам за свои взгляды, но мужественно не обращает на них внимания, ибо твердо верит в идеи прерафаэлитов. Он рассказывал ей о том, как важна летняя выставка Академии и как много зависит от того, где и как вывешена картина (чтобы произвести должное впечатление, она должна висеть на хорошо освещенной стене, причем на уровне глаз зрителя), а также о том, какими скучными кажутся членам братства занятия в Академии, где их заставляют снова и снова рисовать отлитые из гипса скульптуры и различные геометрические фигуры. Потом он рассмешил ее рассказом о том, как другие студенты, презиравшие Милле за его талант, вывесили беднягу за окном, привязав к его лодыжкам пару шелковых чулок, и как сам Луис, случайно проходивший мимо, его спас. Еще он показал ей некоторые свои картины и, отчаянно жестикулируя, объяснил, что ему удалось, что не удалось и почему. Схватив с полки книгу с гравюрами, изображавшими кладбище Кампо-Санто в Пизе, Луис заявил, что оно считается одним из самых красивых в мире, и добавил, что кладбище было основано еще до того, как в эпоху Рафаэля искусство сделалось бесчестным и идеалистичным.